Бред двух разочарованных теток темной январской ночью

[voyelle]

Название: Водоворот
Авторы: aha (voyelle) - вторая часть, Suoli - первая часть.
Бета: друг у друга
Рейтинг: R
Пейринг: Он/Она
Жанр: ангст
Размер: мини
Статус: закончен
Посвящение: Самой лучшей подруге в сети. Солнышко, я не знаю что бы я без тебя делала! Люблю тебя, радость. Твоя поддержка бесценна для меня.

***

Тускло-серый «седан», будто со скоростью звука, пролетает мимо Него по неровной брусчатке оглушительной пулей и, описав приличную восьмерку, затихает где-то за поворотом готического здания костела. Он окаменело смотрит автомобилю вслед, вслушиваясь в каждый оттенок звука мощного мотора. Эффект Доплера: когда машина приближается к наблюдателю - частота звуковых волн увеличивается, а длина уменьшается, а когда проезжает мимо тебя и отдаляется, то наблюдатель слышит более низкий тон, вследствие меньшей частоты и, соответственно, большей длины звуковых волн.
Еще пару минут Он неподвижно стоит столбом, и пытается переварить, что же только что произошло, пока прохожие горожане косятся на Него, как на сумасшедшего. И к чему бы это вдруг вспомнился эпизод из учебника физики? Ведь школу Он почти не помнит, зато некоторые вещи вклинились в мозг навсегда и имеют свойство иногда выдавать Ему очень некстати такие вот энциклопедические сюрпризы. Ах, да! Ему показалось, что с такой же скоростью проносится Его жизнь и тоже когда-нибудь вот так внезапно затихнет за каким-нибудь поворотом. Вроде бы должно быть грустно. Но нет. Тревожно. Вечная дурацкая тревога на сердце и, не переводящийся в аптечке, валидол. Скорее для успокоения своего эго, нежели четырехкамерного органа кровеносной системы. Орган давно перестал реагировать на препарат, так что таблетки на самом деле не более чем леденцы. Но ему плевать, ведь очередная - уже под языком.
Придя в себя, Он бредет через стоянку по мелким лужам, игнорируя и даже не пытаясь переступить их или обойти - к своему «фольксвагену», на ходу нажимая кнопку сигнализации. По дороге про себя отметив, что небо сегодня таким же цветом, как тот «седан».
Усевшись за руль и с ненавистью швырнув дорогой дипломат возле себя на переднее сиденье, Он набирает полную грудь воздуха и вставляет ключ зажигания. Будто серое небо огромной пастью пожирает кислород и давит на виски своей тяжестью и Ему не хватает живительного газа в эти безликие тусклые осенние дни, а кислород, нажравшись где-то угля, превратился в угарную смесь из выхлопной трубы. И отравляет его легкие, въедается в глаза, проникает во все поры, что хочется кричать и бежать. Куда угодно, но подальше от осени.
Когда-то осенью Он встретил Ее. Этой же порой спустя несколько лет Он с Ней расстался. Так было надо. Такова жизнь. Идиот! Все могло быть по-другому, если бы…
Всегда это чертово «если бы»!
Да только изменить уже ничего нельзя. Остается только, как рыба, выброшенная нещадной волной на пустынный берег - ловить воздух от колющей боли в груди, которая выбивает кислород из легких и даже ни кислородная маска, ни барокамера Ему не смогли бы восполнить недостаток О2.
Притормозив у темно-коричневого здания, на котором под напыщенным ничего не значащим названием красовались три позолоченных звезды, Он по заученному ритуалу по-быстрому черкает ручкой нужные данные в регистрационных бумагах, наизусть помня номер своих паспорта и код кредитки. За полтора года и не такое запомнишь. И все это в течение какой-то минуты, пока на Него с презрением пялится сморщенная пятипудовая администраторша в огромных, на пол-лица, очках. С не меньшим презрением, Он кидает бумаги через стойку, получает ключ и шагает к лифту.
Всегда один и тот же этаж. Тот же самый номер. Один и тот же пейзаж из окна, откуда прекрасно видно Ее машину, когда Она спустя час, припаркуется у входа.
- Милая, я сегодня задержусь на работе... сама понимаешь: начальник - много дел… до вечера… угу… пока.
Мобилка беззвучно падает на стертое бархатное кресло темно-бирюзового цвета.
Смыв под душем всю грязь сегодняшнего дня, конференции, отчеты, жалобы служащих. Он уже забыл все, что происходило сегодня. В руку привычно ложится стакан с глотком янтаря на дне. Однажды, когда было хорошее настроение, Она сравнила его с коньяком, говоря, что с годами он становится лишь лучше. Явно польстила. Но было приятно. Уставившись как всегда в одну точку в окне, ожидая Ее прихода, Он погрузился в воспоминания… Все, как всегда…

***

Забрав сына из школы, Она поскорее спешит домой, обгоняя, где можно вяло тянущийся транспорт. И почему никто кроме нее никуда не спешит? Живут, как в замедленной съемке. Ей много чего нужно сегодня успеть и медлить - сродни самоубийству.
Медленно жить – вообще не в ее стиле. Она всегда хваталась за жизнь и брала от нее все, что только возможно было ухватить. Не спрашивая можно ли, не думая, просто брала. И получала. Иногда желаемое, иногда – по шапке. Она никогда не медлила и всегда – рисковала. Под ее внешней мягкой настороженностью бушевал нешуточный пожар, опаляя любого, кто по неосторожности подходил слишком близко в поисках тепла. Она не считала недостатками ни горячность, ни импульсивность, ни непоследовательность, ни взбалмошность. С ними можно было мириться. И жить.
Гордость – вот единственный Ее недостаток, превратившийся в порок. Неизлечимый. Неоперабельный. Как опухоль, что пустила метастазы во все органы. Много боли Она причинила другим из-за этой болезни, но что самое интересное – никто ведь не считает себя дураком или идиотом, не правда ли? Только других. Себя – никогда. Да, бывают ошибки. У кого их нет? Но назвать меня «дурой»? Сам «дурак»! И дальше по накатанной схеме: взаимные обиды, непонимания... А самое страшное – невозможность попросить и даровать прощение. Истинное одиночество – запереть саму себя в коконе гордыни.
Но ведь Ты - не одна. Рядом муж и сын, но все равно одинока. Признай. И смирись. Потому что рядом нет Его. Никогда нет, когда нужно. Ни тогда, когда хочется пореветь навзрыд на его плече, свернувшись в мокрую улитку в его руках, ни тогда, когда хочется поделиться радостью прожитого дня. Нет того, без кого Она не может дышать. И Она не дышит. Задыхается. Как и Он. Впрочем, это Он так говорит, а болтать можно все, что угодно. Чтобы вызвать жалость и чтобы Ей не хотелось уходить. Истинную же боль не сможет понять никто. Кроме тебя самой. И никому нет до нее дела. Даже Ему…
Они не принадлежат друг другу. И никогда не принадлежали. Кроме тех редких часов, когда Она может вырваться из кокона и приехать к Нему.
Сделав с сыном уроки, и приготовив ужин для мужа, Она подчеркивает глаза тушью, обводит помадой губы. Зачем? Ведь все равно от нее и следа не останется в первые 10 секунд. Привычка – второе «я».
А еще для Нее просто физически невозможно выйти на улицу без макияжа, как для индейца невозможно выйти на тропу войны без ритуальной раскраски. Тогда Она ощущает себя голой и ей кажется, что все непременно пялятся на ее наготу, не сводя пристальных глаз, шушукаясь за ее спиной. Как же она ненавидит досужие сплетни!
Только спустя несколько часов, когда не останется ни грамма краски, когда голова будет легкой, а тело теплым и тяжелым, ей будет абсолютно наплевать, как она выглядит. И пусть пялятся. Пусть говорят.
- Алло! Привет, дорогая… Прикроешь меня сегодня если что?.. («Если что» - это значит: «если муж будет искать»). Спасибо. В долгу не останусь, ты же знаешь… Пока.
Мобилка опускается в элегантную лакированную сумочку «под крокодил».
Возле гостиницы Она захлопывает за дверцу автомобиля и направляется на тот же этаж, что и всегда. В тот же номер. Все, как всегда…

***

Она заходит в номер, останавливается посреди комнаты, не оглядываясь ни вокруг себя, ни на него, опускает голову и волосы блестящим капюшоном закрывают лицо. Он знает, что Ей мучительно стыдно, но Она – пришла и это главное. Он тихо, словно боясь спугнуть добычу, подходит сзади, кладет руки на плечи и, целуя затылок, стаскивает с Нее куртку.
Мягким, по-кошачьи элегантным движением вывернувшись из его рук, Она отходит к столику, на котором стоит бутылка и бокал с недопитым коньяком. Открывает пробку и звук от льющейся янтарной жидкости – единственное, что рассекает тишину. Пьет обжигающий напиток как воду, мелкими глотками не морщась и даже не моргая, и Он понимает – Она наказывает себя, жаждет боли, удушья, жара и забвения.
Странно видеть бокал в ее руке - она ненавидит алкоголь и пьет очень редко. Она поднимает глаза и бросает на Него быстрый взгляд, словно проверяя, все ли Он понял. Боже, ну как у нее это получается? Один короткий взгляд из под длинных ресниц, один рваный вдох сквозь влажные зубы и Он уже пылает изнутри, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не сгрести эту ведьму в охапку, разложить на полу и грубо с оттягом трахать, не снимая одежды, намотав на кулак длинные легкие волосы, пока не уймется сухой, обдирающий вены жар, пока оргазм не смоет это наваждение.
Поцелуй глубокий и темный – как прыжок в ночной океан, на губах ускользающий слабый вкус коньяка и Ему кажется, что Она тоже тает, ускользая из объятий, но он не позволит. Только не сегодня, не сейчас, не в этот раз. Руки сжимают крепче, губы терзают, кусают и наконец, появляется этот честный, головокружительно опьяняющий металлический привкус соли. То ли вкус океана, то ли слез, хотя на самом деле они оба знают, это – кровь. Их кровь. И Она сдается - Он чувствует этот момент, когда ее тело становится гибким, податливым, оплетает водорослями, затягивает глубже, туда, где уже невозможно дышать и нельзя надышаться и они вот-вот умрут.
Дрожащими пальцами Он раз за разом чертит на ее ключице знак бесконечности, возбуждаясь от этого простого действия до болезненного покалывания в нервных окончаниях. Она - мягкая, горячая, шелковистая, льнущая и бесстыдная под его руками, жарко выгибается и неровно дышит. Ему хочется, чтобы Она застонала, но Она очень тихая и только сбившиеся, лишенные ритма выдохи выдают отчаянное возбуждение. Она не играет в порно-актрису, Она живая и настоящая, но Ему ужасно хочется вырвать у нее этот проклятущий стон, для Него это уже цель, почти дело чести. Он лихорадочно пытается отыскать на теплой коже те заветные точки, но собственное возбуждение уже не дает закончить начатое – теперь Он сам сдерживает рвущийся стон и проникает пальцами внутрь, в глубину упругого, влажного тела, остро пахнущего женщиной, страстью и еще немного медью. Он снова Ее поранил. А может, Ему просто мерещится этот терпкий запах, потому что сейчас он ярко чувствует биение ее пульса вокруг своих пальцев, ощущает бешено несущуюся по венам кровь, прижимаясь губами к беззащитно открытой шее и слизывая с кожи солоноватую испарину с послевкусием непролитых слез и опять – крови.
Желание - вязкое, как смола, как терпко-сладкий мед, разливается по телу. По спине пробегает холодок, а щеки и губы горят. Волны жара и холода сменяют одна другую, наслаждение на грани боли взрывается в солнечном сплетении, а потом рикошетом бьет в голову и пах. Никаких мыслей, никаких чувств. Губы... Язык... Дыхание...
Продержаться бы еще чуть-чуть. В этом есть какое-то мучительное, извращенное удовольствие – остановиться на самом краю и замереть перед падением в бездну. Но тело уже скручивает, выгибает в соленой судороге желания, и они соскальзывают, срываются, тонут и цепляются друг за друга и от этого погружаются еще глубже. И не понятно кто отдается, а кто берет. Она не нежная и не хрупкая – под Ним, на Нем, в Нем. Ее сильное тело ритмично содрогается подчиняя, требуя и освобождая. С ней можно не сдерживаться, можно сжимать в полную силу, кусать, терзать, вбиваться, зарываться пальцами, щипать, дразнить. Их тела двигаются, идеально совпадая во всем и это даже немного странно.
Она запускает пальцы в его волосы и резко тянет голову вверх, отчаянно и зло смотрит в его глаза. Он проваливается в абсентовые омуты – не того ядовитого цвета искусственного красителя, которым разукрашивают любое пойло от напитка «Тархун» до пошло-сладких коктейлей, а теплого, желто-зеленого оттенка настоящего «напитка фей», который однажды его приятель привез из прилизанной страны обдолбанных трудоголиков.
- Сучка.
- Кобель.
- Ведьма.
- Предатель.
- Давай же!
- Ненавижу…
- Давай… Для меня.
И как всегда – молча, не проронив ни звука. Она терпеть не может разговоры в постели, а у него слишком сухо во рту, чтобы болтать. Он чувствует, что Она уже на грани, что ее тело напрягается до предела и дрожит ни на что не похожей мучительной мелкой дрожью. Она все еще пытается удержаться из последних сил, пытается утащить Его за собой, стискивая сильно и отчаянно глубоко внутри, но Он знает, что Она уже проиграла, что это лишь попытки оставить за собой последнее слово. Вернее – последнюю мысль.

***

… и губы сами складываются в Его имя, и выдох рождает звук, потому что Он – единственное, что сейчас привязывает ее к земле, в этом бешенном, ослепительном, жарком водовороте ощущений. И она почти ненавидит эту нить – Его – вдавливая пальцы в кожу сильных мужских бедер и причиняет боль, раздирая, ставя свое клеймо. Наказывает, ни за что и за все сразу: за острое почти болезненное наслаждение, за мучительное страдание от разлук и встреч, за глухую, тоскливую обреченность этой нелепой и уже такой необходимой им обоим страсти.
Медленно приходя в себя, чувствуя его рваные, жадные, исступленные движения, вколачивающие ее тело в упругую поверхность гостиничной кровати, Она вновь узнает в себе эту раскаленную пружину, готовую опять сбросить ее в очередной, уже не важно какой по счету, огненный вихрь и сдавленно стонет «черт… чертчертчертчерт!», как крещендо.
Она знает, чувствует всей поверхностью кожи, что в их страсти нет ничего: ни святого, ни светлого, ни великого – только темное и непреодолимое, инстинктивное влечение самца и самки. Это страшный грех, почти инцест, потому что они настолько проросли, проникли под кожу друг друга, что их не вытравить и не вывести из организма, их связь – извращенные кровные узы, которые нельзя забыть или игнорировать. Они друг для друга не любовь и не судьба, они что-то большее и в то же время, неизмеримо, микроскопически мизерное – стыдное, жалкое и пропащее. Их слабость, их болезнь, их проклятье…
Уже теряя сознание, перестав дышать, Она обессилено проваливается в очередной, опустошающий тело и душу оргазм и почти с облегчением слышит сдавленное рычание, которое вырывается из его горла, когда Он последним, самым глубоким и верным, рывком впечатывает ее в матрас, забываясь в собственном раю, где так горячо и мучительно, что легко можно перепутать с адом.
Он скатывается с Нее и падает на кровать, разбрасывая руки в беззащитном и одновременно каком-то наглом жесте, а Она неподвижно лежит, уткнувшись лицом в подушку, ничего не ощущая и не слыша, словно завернутая в вату.
Медленно звуки начинают возвращаться, и появляется первая мысль: если Он сейчас закурит или скажет хоть слово - Она его убьет. Просто задушит подушкой и уйдет. Но Он молчит и это – правильно. Она и сама не замечает, что ее тело напряглось, словно перед броском, но идет время, Он не двигается и не издает ни звука, и ее мышцы расслабляются.
Убедившись, что сможет встать и не рухнуть обратно на развороченную постель, Она медленным, ленивым движением обожравшейся ящерицы стаскивает себя с кровати и плетется в душ. Молча одевается и долго равнодушно смотрит пустыми глазами на его обнаженное тело, затем молча поворачивается и выходит из номера. А он замирает под этим холодным взглядом, уставившись в потолок, боясь спугнуть, разрушить шаткое, болезненно-хрупкое равновесие Ее согласия, а потом тоскливо смотрит на аккуратно и сдержанно закрытую дверь – такой странный и пугающий контраст с недавней опаляющей страстью.
Через 10 минут, после того, как за ней тихо защелкивается замок приходит смс: «Я смогу прийти в четверг ночью». Он и сам не заметил, что задерживал дыхание все то время, пока не прочел этот простой текст. Он боялся, что однажды Она просто выйдет за дверь и больше не вернется, но Она возвращалась. Всегда. Но Он все равно не мог поверить, и каждый раз почти не дышал, пока не получал подтверждение – Она не может без него также, как и он без Нее.

@темы: писала писака